Неточные совпадения
Выползли они все вдруг, и старые и малые, и мужеск и женск пол, и, воздев
руки к небу,
пали среди площади
на колени.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша
спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и
на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими
руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
На счастье Левина, старая княгиня прекратила его страдания тем, что сама встала и посоветовала Кити итти
спать. Но и тут не обошлось без нового страдания для Левина. Прощаясь с хозяйкой, Васенька опять хотел поцеловать ее
руку, но Кити, покраснев, с наивною грубостью, за которую ей потом выговаривала мать, сказала, отстраняя
руку...
И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову,
упала под вагон
на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась
на колена.
— Ничего не понимаю. Ах, Боже мой, и как мне
на беду
спать хочется! — сказала она, быстро перебирая
рукой волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.
Оставшись в отведенной комнате, лежа
на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его
руки и ноги, Левин долго не
спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Француз
спал или притворялся, что
спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною
рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою
руку в
руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он
спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
С
рукой мертвеца в своей
руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть и
спать. Он осторожно выпростал
руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять
на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами
руку жены и целовал ее, и
рука эта слабым движением пальцев отвечала
на его поцелуи. А между тем там, в ногах постели, в ловких
руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
— Правда, правда! — отвечала она, — я буду весела. — И с хохотом схватила свой бубен, начала петь, плясать и прыгать около меня; только и это не было продолжительно; она опять
упала на постель и закрыла лицо
руками.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился
на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным,
спит и грезит о том, как бы пройтиться
на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою
рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как
рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Он не договорил и зарыдал громко от нестерпимой боли сердца,
упал на стул, и оторвал совсем висевшую разорванную полу фрака, и швырнул ее прочь от себя, и, запустивши обе
руки себе в волосы, об укрепленье которых прежде старался, безжалостно рвал их, услаждаясь болью, которою хотел заглушить ничем не угасимую боль сердца.
На грудь кладет тихонько
рукуИ
падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его… напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял
на утренней заре,
Потух огонь
на алтаре!..
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала
на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не
спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.
Грудь, шея и плечи заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся красоте; волосы, которые прежде разносились легкими кудрями по лицу ее, теперь обратились в густую роскошную косу, часть которой была подобрана, а часть разбросалась по всей длине
руки и тонкими, длинными, прекрасно согнутыми волосами
упадала на грудь.
Андрий схватил мешок одной
рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа
упала на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись
на него мешком.
Упал он, наложил
руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: «Прощайте, паны-братья, товарищи!
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы
спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой
руки, бывшей под головой, пригибался к затылку.
И выхватив у Сони бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее в
руках и бросила наотмашь прямо в лицо Лужина. Катышек
попал в глаз и отскочил
на пол. Амалия Ивановна бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу,
упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем
на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою
руку, показывая всем билет.
Соня
упала на ее труп, обхватила ее
руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими
руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
— Долой с квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами начала хватать все, что ни попадалось ей под
руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать
на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (
на которую
упала было в изнеможении) и бросилась
на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
— Как
попали! Как
попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и
попали в
руки, как он показал. Наступил
на коробку и поднял!
Ах! (
Падает без чувств
на руки мужа.)
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею
рукою и, заплакав,
упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру
на себя устроить ваше состояние».
Марья Ивановна быстро взглянула
на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими
руками и
упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная знакомая Палаша и стала ухаживать за своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную.
— Я не могу слышать равнодушно, когда
нападают на женщин, — продолжала Евдоксия. — Это ужасно, ужасно. Вместо того чтобы
нападать на них, прочтите лучше книгу Мишле «De l’amour». [О любви (фр.).] Это чудо! Господа, будемте говорить о любви, — прибавила Евдоксия, томно уронив
руку на смятую подушку дивана.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво
падали с блестящих волос
на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Когда Клим, с ножом в
руке, подошел вплоть к ней, он увидал в сумраке, что широко открытые глаза ее налиты страхом и блестят фосфорически, точно глаза кошки. Он, тоже до испуга удивленный ею, бросил нож, обнял ее, увел в столовую, и там все объяснилось очень просто: Варвара плохо
спала, поздно встала, выкупавшись, прилегла
на кушетке в ванной, задремала, и ей приснилось что-то страшное.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и
упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала
руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «
Руку… дай
руку…»
«Мама, а я еще не
сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то,
упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен
на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
А рядом с Климом стоял кудрявый парень, держа в
руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор, в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски,
падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал зрителей...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже
упал грудью
на снег,
упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Алина выплыла
на сцену маленького, пропыленного театра такой величественно и подавляюще красивой, что в темноте зала проплыл тихий гул удивления, все люди как-то покачнулись к сцене, и казалось, что
на лысины мужчин,
на оголенные
руки и плечи женщин
упала сероватая тень. И чем дальше, тем больше сгущалось впечатление, что зал, приподнимаясь, опрокидывается
на сцену.
Несколько часов ходьбы по улицам дали себя знать, — Самгин уже
спал, когда Анфимьевна принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за
руку с такой силой, точно желала сбросить
на пол.
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих
рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь
упасть на пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
Держа в
руках чашку чая, Варвара слушала ее почтительно и с тем напряжением, которое является
на лице человека, когда он и хочет, но не может
попасть в тон собеседника.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира
на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его и
упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал
на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони
на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную
руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку
на подзеркальник, свалив
на пол медную пепельницу, щетка
упала к ногам толстого человека с желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел
на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее
опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел
на стул у кровати и, гладя ее
руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар,
на полу у печи кто-то
спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая
руками по столу...
Самгин, передвигаясь с людями, видел, что казаки разбиты
на кучки,
на единицы и не
нападают, а защищаются; уже несколько всадников сидело в седлах спокойно, держа поводья обеими
руками, а один, без фуражки, сморщив лицо, трясся, точно смеясь. Самгин двигался и кричал...
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в
руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь,
падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились
на снег в позах безнадежно неподвижных.
Варвара сидела у борта, держась
руками за перила, упираясь
на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли
спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал
на столе,
на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять в
руки, стоя в двух шагах от стола. Потом, не сходя с места, протянул
руку, но покачнулся и едва не
упал, сильно ударив ладонью по конверту.
Вот она заговорила, но в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались
на пол с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все
падали один за другим или, протянув
руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону и там тоже бессильно валились с ног, точно подрубленные.
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до
руки Татьяны и, мигнув ей
на дверь, встал. В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда
упала Варвара, был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв
руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
Он встал, наклонился, вытянул шею, волосы
упали на лоб,
на щеки его; спрятав
руки за спину, он сказал, победоносно посмеиваясь...
— Солдату из охраны
руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло
на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул
на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я
упал…
Клим стал
на ноги, хотел поднять Лиду, но его подшибли, он снова
упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его за
руку и повез по льду, крича...